«Больше всего на свете она любила море и сына»

В СССР было всего несколько женщин-судоводителей. Татьяна Егорцева – одна из них: штурман дальнего плавания, старший помощник капитана на сухогрузах типа «Волго-Балт», она с юности полюбила море и решила связать с ним свою жизнь. Водной стихии она осталась верна, даже когда у нее обнаружили смертельную болезнь.

Девушка за штурвалом

В 13 лет Татьяна увидела в журнале «Огонек» фотографии сверстников в тельняшках: в столице тогда открылось новое учебное заведение – Детское речное пароходство. Картинка запала в сердце. Пройдет  только 10 с небольшим лет, и она сама окажется на обложке журнала «Речной транспорт». За плечами к тому времени будет Московский институт инженеров водного транспорта. И вот уже 23-летняя Татьяна сама стоит в капитанской рубке за штурвалом речного трамвайчика, идущего по Москве-реке.

С началом работы Татьяна получила в профессии и первые шишки. Как-то скомандовала: «Отдать швартовы!» – и дала полный ход. Однако матрос, который должен был выполнить команду, задержался на берегу, отвязывая причальные канаты. Как итог, часть причала «Парк культуры» была выдрана с мясом и плыла вслед за трамвайчиком. Татьяна, с ее ответственным характером, чуть не сгорела со стыда. Зато поняла, что такое человеческий фактор.

– Мама выросла в Москве, ее отец был инженером-химиком, мать – врачом, – рассказывает сын Татьяны Егорцевой Александр. – И если первый с пониманием отнесся к выбору профессии дочери, то вторая была резко против: считала неподходящим для девушки делом «с матросней общаться». Да и сами моряки испокон веков женщин на борту настороженно воспринимали. Мама это знала, но все равно, курсируя по Москве-реке, продолжала мечтать о море. С одной стороны, она была романтиком. С другой – кремень-человеком, которого слушалась команда, в первую очередь потому, что видела в ней хорошего профессионала. Уже в море, став старпомом на больших грузовых судах «Волго-Балт», мама спасла свое судно от гибели. Теплоход стоял в Цемесской бухте, когда налетел знаменитый, по выражению Паустовского, самый ужасный из местных ветров – новороссийская бора. Этот ураган с корнем вырывает деревья на берегу, сносит дома. Мама в тот момент оказалась на судне единственным офицером и вступила в поединок со стихией, которая гнала ее сухогруз на скалы. Два спущенных якоря уже не играли роли. Тогда она поставила судно носом против ветра и врубила на полную мощность двигатель. И оно удержалось на месте.

Смена курса

– В ее жизни было много моментов, когда судно могло затонуть, – продолжает Александр. – Некоторые я наблюдал собственными глазами, когда школьником летом ходил с ней в рейсы, например, из Москвы в Ленинград. Северные реки страшны тем, что на их дне не песок, а острые подводные скалы. Если теплоход всего метра на три в сторонку от курса отойдет, рискует пробить дно и затонуть. Помню, мы с мамой были в рубке, нам навстречу шел другой «Волго-Балт» и по рации передал, что у них отказало рулевое управление. Судно несло поперек реки на нас. Я видел, как у мамы выступил холодный пот. Счет был на минуты: стремительные команды по рации, смена курса, двигатель на полную. Суда разминулись чудом.

В бытность мамы старпомом в стране произошло несколько страшных катастроф на воде. Одна из них – на Волге, когда четырехпалубный круизный лайнер «Александр Суворов» недалеко от Ульяновска прошел мост под более низким пролетом. Лето, вечер. Большинство пассажиров в музыкальном салоне на верхней палубе. 15 секунд – и всю палубу, как ножом, срезает нависший мост. Мама шла тем же путем спустя несколько дней и рассказывала, что из Волги ниже по течению продолжали вылавливать искалеченные тела погибших.

Быть на капитанском мостике – колоссальное напряжение. Старпом дежурит у штурвала по очереди с капитаном. Ночные вахты – самые сложные. Абсолютная тьма, вокруг только огромное количество огоньков: красные, зеленые, белые. И в бинокль нужно распознать среди десятков огней, где буи, которые ограничивают фарватер, где огни судов. Понять, на каком расстоянии идет другой теплоход, навстречу тебе или от тебя. А если это море, то огни сливаются со звездами.

В минуты отдыха на судне мама слушала классическую музыку. Сама она прекрасно играла на фортепиано, закончила музыкальную школу. А еще жила песнями Владимира Высоцкого. Было у нее и другое хобби: в советских букинистических магазинах выискивала раритетные книги по эллино-римской философии и литературе – Фукидида, Гая Юлия Цезаря. Брала с собой в рейс и обязательно прочитывала. Команда ее и уважала, и любила. Было негласное правило – при старпоме Егорцевой матом не ругаться.

С моим отцом, старшим механиком, она познакомилась на «Волго-Балте». Но вскоре они разошлись. Так уж получилось – видимо, мама по характеру была одиночкой.

«Больше всего на свете она любила море и сына»

– Онкологию у мамы обнаружили в 2000-х годах, рассказывает сын Татьяны. – Она списалась на берег, но сдаваться не пожелала. В то время я работал на телевидении. Мама сказала: «Будешь каждый месяц платить с зарплаты «налог» в 100 долларов! Мне нужно накопить на круиз вокруг Южной Америки, хочу обогнуть мыс Горн, увидеть «ревущие сороковые». И я откладывал. Мама тоже экономила – на еде и одежде. И ее мечта сбылась. Она пересекла южные антарктические широты. Вернулась счастливая. Через пару месяцев услышал: «Облагаю тебя еще на год данью. Надо мне обогнуть Южную Африку, побывать на мысе Доброй Надежды!» Обошла Южную Африку, после показывала фото с туземцами на каноэ времен Жюля Верна. Поглядывала на глобус – куда бы еще отправиться в путешествие…

К тому времени неизлечимая болезнь уже сильно давала о себе знать. Пока маме делали операцию, я, сидя в машине рядом с больницей, читал акафист святителю Николаю. Она выжила. Правда, метастазы остались. Врачи сказали, что лечить бесполезно. Когда стало совсем плохо, маму положили в Первый московский хоспис на «Фрунзенской». Там ей стало совсем тяжело:

– Забери меня! – сказала. – Хочу дома…

Забрал. Нашли врача, который сделал новую операцию, провели новые «химии». Стало полегче. Мы съездили на машине на Кавказ – лазили по горам, посещали святые места. После мама возложила на меня последнюю дань:

– Нашла недорогую путевку по всей Европе. Из Москвы в Канны на автобусе!

– Тряска и жара при твоем диагнозе тебя погубят!

– Ты хочешь, чтобы я тут дома лежала и мучилась?

И снова она вернулась счастливая. И я уже привык, что мама снова куда-то съездит, потом сделает операцию, потом еще куда-то поедет.

Последние годы она стала ходить в храм. Начинала с Татьянинского храма МГУ, потом сердцем прикипела к Троицкому в Останкине. Я помнил, как мне, еще мальчишке, она повторяла фразу одного мореплавателя: «На море атеистов не бывает». Когда стало совсем плохо (мама уже не вставала), позвал к ней своего однокурсника по филфаку МГУ Владика Томачинского. В ноябре 2008-го он был уже иеромонахом Сретенского монастыря – отцом Симеоном. Он приехал, все понял и спросил:

– Если так тяжело и больно, есть молитва с просьбой к Богу, чтобы скорее забрал к Себе, избавил от мук.

Я спросил у мамы напрямую: согласна? Она кивнула. Мамы не стало спустя неделю. Отпели ее в храме в честь Николая Чудотворца – главного покровителя мореплавателей. Дома так и стоят в шкафах ее книги о море, теперь я читаю их своим детям. А на фортепиано лежат морские ракушки, которые она привозила мне, маленькому, в подарок. Больше всего на свете она любила море и сына.

По материалам АиФ