Самое сложное – неизвестность и неопределенность

17 октября в рамках обмена военнопленными из Украины прибыли более 70 моряков с гражданских судов. Среди них – новороссийский механик Юрий Моторин, выпускник Новороссийского высшего инженерного морского училища 1981 года. Вся его жизнь так или иначе связана с морем: советский флот, таллиннская мореходка, морской регистр, снова флот – уже подфлажный. Многое было в его карьере, ведь, по словам Юрия, «море это море». Но стать пленником на гражданском флоте и не в пиратоопасном районе – предвидеть такое было сложно.

Южная территориальная организация Российского профессионального союза моряков встретилась с Юрием на следующий день после его возвращения из Измаила в Новороссийск. «Долгая дорога была, тяжелая», – сказал моряк. Он провел в Измаиле почти девять месяцев, а всего на «Волго-Балте 193» – чуть меньше года.

– Юрий, как вы оказались на этом сухогрузе в Измаиле?  

– В декабре прошлого года мне предложили сесть на судно в Николаеве и сделать рейс на Поти. Я планировал вернуться домой к новогодним праздникам. Приехал туда, пароход должен был быть на выходе из ремонта, но в реальности ремонт продолжался еще месяц. Потом погрузились в Херсоне, вышли на Поти. Там попытались пройти сдачу в регистре, но не получилось. После этого пошли в Измаил и с начала февраля встали там на корпусный ремонт. Судно возрастное, корпус у него, как решето.

–  А потом началась СВО?

– Я пытался уехать до 24 февраля, но портовые службы увидели у меня в seaman’s book отметку о предыдущем списании в Севастополе – я работал на пассажирском судне «Князь Владимир» на линии Сочи-Севастополь. Для них этого оказалось достаточно, чтобы запретить мне сход на берег. Вроде как из-за этой отметки я стал персоной нон грата. Остальных членов экипажа списали: нас оставалось трое к концу февраля. Если бы я тогда настоял, если бы сразу обратился за помощью в профсоюз и Международную федерацию транспортников (МФТ), то мог бы вернуться до начала СВО.

– Как вы узнали о начале специальной военной операции?

– Из интернета и от местных агентов. Сначала все были уверены, что это закончится очень быстро, и мы скоро уедем домой. Ведь мы не одни там стояли – семь судов разных компаний. Моряки были и местные, и россияне – со всей страны.

– Ваше положение на судне изменилось после 24 февраля?

– В целом все было нормально. Компания продолжала осуществлять снабжение, нам поставляли продукты, воду. Выплатили зарплату наличными, и с помощью местных коллег мы могли оплачивать сотовую связь. То есть сказать, что какая-то паника или страх были – нет, не могу. Конечно, люди реагируют по-разному, у каждого своя нервная система. Знаю, что на другом пароходе парень сошел с ума из-за всего этого. Он сбежал и пытался купить мопед, чтобы уехать на нем домой.

– Сотрудники ВСУ приходили на борт? 

– Да, постоянно. Проводили беседы, пытались убедить принять украинское гражданство. Конечно, обстановка была не из приятных, но относились к нам по-человечески. Сейчас, читая новости, я думаю, что нам повезло вовремя вернуться.

– Что для вас было самым сложным там?

– Неизвестность и неопределенность. К нам приезжали представители Красного Креста, украинской Рады и ВСУ, от них была четкая рекомендация: не сходить на берег с российскими паспортами. Но наш статус никто нам четко назвать не мог – пленные мы или нет. Поэтому оставалось только ждать. Приходили сообщения из офиса омбудсмена Татьяны Москальковой, что «переговорный процесс идет», но никаких сроков не называли. А в итоге собираться пришлось за полтора часа.

– Вы продолжите ходить в море?

– Думаю, что отойду от произошедшего и снова пойду в рейсы на короткие расстояния. Ведь я всю жизнь в море. 

Источник – ЮТО РПСМ